Владимир встретился взглядом с дядей. Воевода Добрыня тоже молчал. Ждал, пока отбурлит варево совета. Но совет никак не унимался, и Владимир поднял руку.
Наступила тишина.
Нет, не зря он вчера встал против вражьего поединщика. Тогда все увидели, на чьей стороне боги.
— Я выслушал многих, — ясным голосом произнес Владимир. — Теперь хочу спросить мудрейшего из нас… — Его глаза остановились на Серегее. Тот приготовился… Но князь чуть усмехнулся и перевел взгляд на дядю: — …Ближнего моего родича, воеводу и наместника новгородского Добрыню. Скажи нам, дядя, взять ли нам то, что дают, и уйти. Или остаться — и обратить булгар в своих данников?
Добрыня встал, откашлялся солидно:
— Позволь, княже, я сначала покажу.
Владимир кивнул. Совет заинтересованно загудел.
Добрыня кликнул одного из своих, распорядился негромко…
…И через некоторое время двое гридней загнали в шатер пятерых полоняников из последней добычи: двух мужчин, мальчишку лет десяти и двух женщин — молодую и постарше.
Все пятеро были потрепаны, но не слишком. У них забрали самое ценное, молодку если и попользовали, то немного: по походке не заметно. Пресытились русы.
Добрыня подождал немного, возбуждая интерес, потом пробасил:
— Посмотрите на их ноги!
Совет посмотрел. Удивился. Ноги как ноги. К чему вопрос?
— Все они в сапогах, — пояснил Добрыня.
Точно, в сапогах. И бабы, и мальчишка.
— Ну и что с того? — сказал кто-то. — Я тоже в сапогах. И мои-то, чай, получше.
— Мы все в сапогах, — заметил Добрыня. — Да только скажите мне, други, много ль у нас данников, у которых даже смерды в сапогах ходят.
Бояре, воеводы задумались…
— А что в этом плохого? — спросил ярл Сигурд. — Богатый народ, богатые смерды. Тем больше дани можно взять.
Добрыня покачал головой. И сказал на нурманском:
— Трэль в сапогах, ярд, это трэль, который недолго пробудет трэлем. Не думаю, что он захочет отдать тебе заработанное. Скорее, он купит лук и вгонит стрелу тебе в спину, когда ты присядешь облегчиться. — И, по- словенски: — Не станут эти, в сапогах, нашими данниками. Лучше бы тебе, княже, в холопы лапотников поискать.
— А с этими что делать? — спросил Владимир.
— А с этими ряд уложить — жить в мире и согласии.
— Так что — и выкуп с эмира не брать? — прищурился Владимир.
— Отчего ж не брать. Брать. Только выкуп — выкупом, а надо думать о том, как и в будущем нам от булгар пользу да приплод иметь.
— Ты же сам только что сказал: не быть им нашими данниками? — удивился Владимир.
— А разве только дань золото приносит? — поинтересовался Добрыня.
— А что еще?
— А вот у боярина своего спроси, — Добрыня указал десницей на Сергея. — Он тебе лучше меня всё скажет.
«Скажу, — подумал Сергей. — Всё скажу. Теперь уж не за князем, за мной — долг. И долг этот таков, что возвратить его будет очень нелегко…»
Вот так, в лето шесть тысяч четыреста девяносто третье от Сотворения мира, а от Роджества Христова девятьсот восемьдесят пятое заключил великий князь Владимир мир с волжскими булгарами. И сказали они друг другу: «Тогда не будет меж нами мира, когда камень станет плавать, а хмель тонуть».
И был меж ними отныне договор, чтоб русам беспошлинно торговать на землях булгарских, а булгарам — на землях киевских.
Два старинных друга, два побратима: воевода хузарский Машег бар Маттах и воевода киевский Серегей — ехали по приволжской степи. Гридь обоих воевод держалась на отдалении, но готова была прийти на помощь при любой опасности. Хотя какая может быть опасность, если в пяти стрелищах обширный лагерь русов и на поприще вокруг — ни одного чужого всадника.
Друзья ехали молча. Всё важное сказано, а о неважном говорить не хотелось.
Завтра утром их пути разойдутся.
Хузары уйдут на юг, через земли буртасов и печенегов, сначала к степной опоре русов Саркелу, потом — к Сурожскому морю, туда, где осели остатки быших хозяев Великой Степи — белых хузар, прикрывая границы союзной Тмуторокани. Хузары уйдут с богатой добычей, но никто не рискнет покуситься на нее, потому что даже после того, как пришли в запустение великие города Итиль и Семендер, за белыми хузарами всё еще осталась слава лучших воинов Степи.
Воевода Серегей возвратится в Киев вместе со своим князем. А вот его сын Богуслав поплывет дальше, к Хвалынскому морю, Шемахе. Воистину Бог был милостив к младшему сыну Сергея. Рана оказалась неопасной и чистой. Уже на пятый день Богуслав сумел сам сесть в седло.
На десятый только красный рубец поперек лба напоминал о его поражении.
Когда стало ясно, что сотник в порядке, его позвал Владимир и сообщил, что назначает его старшим над гридью, выделенной для сопровождения каравана с товарами: той частью добычи, которую нет выгоды везти в Киев.
Это была честь. И доверие. Злые языки, правда, намекали, что князь желает в отсутствие Богуслава попользоваться его женой. Однако намекали зря. Вскоре стало известно, что Богуслав берет Лучинку с собой. Разумно. Лекарка в дальнем походе пригодится. Да и научится полезному: с караваном напросился идти один из лучших врачевателей Булгара Юсуф ибн Сулейман. Уговорить его поделиться своими знаниями с женщиной (вдобавок еще и христианкой) оказалось не так уж трудно — Лучинке тоже было что рассказать булгарскому лекарю, которого знали даже в Самарканде.
Вдали показался одинокий всадник… И тут же развернулся и поскакал прочь.